мое. для домового

[aretania]

Прекрасная и ужасный



От безумца и гения Клауса Кински осталось трое детей. Все они стали актерами. Пола русскому зрителю неизвестна, Николай (Нанхой) сыграл художника Шиле в фильме «Климт», Настасья любима каждым вторым киноманом планеты. Скоро она на несколько секунд появится во «Внутренней империи» Дэвида Линча.



Последнее время Натасью Кински не видно и не слышно. Она не дает повода скандалам в желтой прессе, снимается в сериалах локального значения, отдает большую часть времени детям. Бог знает, как она попала в минутный эпизод новой работы Линча – быть может, просто зашла на площадку навестить знакомых. А может, мэтр призвал ее – как самого гламурного фрика в истории кинематографа после Клауса Кински.

От отца Настасья унаследовала тяжелый характер, страстную и одинокую натуру, презрение к свету. Фамильное безумие отпугивает режиссеров, погрязших в величии и успехе. Это похоже на правило: Кинским остаются лишь крошки с общего, обильно накрытого, стола.







Гордость и предубеждение

Чтобы оценить фигуру Клауса Кински вполне, нужно знать его детство. Отец мальчика, оперный певец, потерявший голос, стал аптекарем, потом – безработным. Мать, пасторская дочка, родила четверых и временами подумывала, не сдать ли их в приют – там хоть иногда кормят. В поисках лучшей доли семья перебралась из Сопота в Берлин, но там их ждали новые лишения. Дети научились воровать.

В 16 лет Клауса забрали в Гитлерюгенд. Повоевать особо не удалось, почти всю войну Клаус провел в плену. Там он смешил заключенных и охранников пародиями, за что получал больше пищи и свобод, чем другие. Вернулся с войны тертым калачом, парнем с разрушенной психикой. Жить было негде, есть нечего. По дороге из лагерей в Берлин он зашел в бродячий театр, что квартировался в городке N, сходу прошел прослушивание, ему дали аванс, пятьдесят марок. Актерская доля приняла Клауса в свои объятия – навсегда.

Он снялся в 250 фильмах с хвостиком. Отверг больше тысячи предложений, среди которых были фильмы Феллини, Висконти и Пазолини. Согласно официальной версии, он выбирал то, за что лучше платят. Эта идея, однажды высказанная им в порядке бравады, была настолько понятной, что полюбилась журналистам и биографам. На самом деле, Кински был жертвой болезненной самооценки в сочетании с over-qualification - гремучей смеси, убившей не один талант. Родившись в плачевной обстановке, он не считал возможным свое восхождение на олимп. Перспектива работы с корифеями казалась ему издевательством после всех мук, выданных ему судьбой. Угнетала необходимость полного подчинения им.

«Феллини хочет поиметь меня в следующем фильме и приглашает в Рим. Доминик везет меня к нему домой. В течение многих часов Феллини распинается по-французски, поскольку я не понимаю по-итальянски. Все, что он говорит и делает безумно важно! Это начинает действовать на нервы. «Сматываемся отсюда», - шепчу я Доминику».

«Стивен Спилберг планирует сделать со мной Индиану Джонс, некто доставляет сценарий из Голливуда в Париж. Я-то думаю, что Спилберг – лучший режиссер Америки, а сценарий оказывается хорошо знакомым мне унылым дерьмом».



Любовь и ненависть

Из великих Клаусу подходил только Вернер Херцог, режиссер «нового немецкого кино». Вместе они сделали пять замечательных фильмов, где Кински сыграл пять будоражащих воображение ролей. Отношения этих двух - вполне гетеросексуальных - мужчин достойны толстого романа, написанного жесткого и натуралистично. «Такие люди, как Брандо просто детский сад по сравнению с Кински, - читаем в мемуарах Херцога. - Он абсолютно сумасшедший и непредсказуемый. Но мы любили друг друга, мы ненавидели друг друга и уважали, даже когда всерьез строили козни с целью убийства друг друга».

В документальном фильме «Мой возлюбленный враг» Херцог описывает Кински как величайшего эгомана, истерика и труса, который в наиболее страшные моменты съемок (а Херцог всегда снимал свои фильмы на грани экстрима) превращался в стойкого и заботливого человеколюба. Он перевязывал чужие раны, разрывая свои дорогие блузы на бинты, и держал на коленях голову упавшего в обморок. Возможно, это была игра, но его партнерша по фильму «Войцеку», Ева Маттес, до сих пор без устали рассказывает, каким внимательным был Клаус. Как он занимался с ней в свободные от съемок часы, невзирая на лихорадку, которую он сам же у себя и вызвал, чтобы роль сумасшедшего солдата вышла на славу.



Дар и труд

Из фильма в фильм Кински решал свою личную творческую задачу – тема сексуальности зла была раскрыта им по пунктам во всех двухсот пятидесяти лентах категории С. Каждую его – даже минутную – роль можно считать шедевром.

Принято говорить «у Кински не было образования» (и что-то там про гения-самоучку). Подобные оценки может выдавить из себя тот, кто никогда не занимался творческой работой. Режиссер Вернер Херцог, в детстве живший с Кински в коммуналке, рассказывает об очередях в ванную. Десятичасовые репетиции их соседа перед зеркалом были бы невыносимы, если бы ни звуки, раздававшиеся оттуда. Не считаясь с обстоятельствами, Кински работал ежедневно – он не мог не работать, это стало его болезнью. Если он бы не репетировал, сила дара разнесла бы его не куски. «Я как дикое животное, родившееся в зоопарке, в неволе. Но там, где у зверей когти, у меня талант», - писал он в дневниках.



Страсть и нежность

Второй целью интенсивного жития Клауса Кински была любовь. Каждый раз, попадая в полную зависимость от предмета своей страсти, он отдавался ей полностью. Статья о нем в журнале Salon за 2004 год начинается с воспоминаний автора: «У меня была подруга, подруга которой встречалась с Кински незадолго до его смерти. Ее звали как-то совершенно заурядно, например – Аманда. Время от времени подруга Кински скрывалась от него в квартире моей подруги. Он звонил, его голос звучал жалко: «Аманда». «Это не Аманда, ее здесь нет». С чудовищным акцентом и надрывом, как если бы от ее присутствия зависела его жизнь, он повторял: «Где Аманда? Мне нужна Аманда».

Кински был тем идеальным Казановой из книжки: слишком интеллектуальным и разноплановым, чтобы его принимали всерьез в мире, где профессионал просто обязан быть подобным флюсу; слишком преданным идее любви, чтобы не прослыть шлюхой в штанах. «Я болею венерическими заболеваниями чаще, чем другие болеют простудой», - иронично и безжалостно писал он о себе.

Женщины боготворили его в процессе романа и ненавидели по окончании – Клаус был воплощением идеального любовника и крушением надежд. Идеал не может принадлежать кому-то одному. Фраза из биографической статьи «ему требовалось много денег, чтобы снимать все больше и больше проституток» звучит сомнительно. Кински был абсолютным магнитом. Женщины шли к нему сами.



Отец и дочь

В книге Kiski Uncut (признана порнографической), он детально описывает влагалища своих подруг, делает это поэтически. Его стиль сформирован бдениями над Рембо, Верленом, Бодлером, Достоевским и Чеховым. Рассказывает о матери, как о бесконечном источнике эротических мыслей, о подростковом сексе с сестрой, намекает на связь с дочерьми – Настасьей и Полой. «Почему я – шлюха? – пишет он. - Мне нужна любовь. Безостановочно! Хочу отдавать любовь, поскольку имею ее в избытке. Никто не понимает, что единственная цель моего распутства – раздать себя полностью!»

Это было похоже на подвижничество (вне моральных оценок). Каждая из четырех жен Кински просила его измениться. Он не мог. Вторую жену, Руфь по кличке Бигги, он бросил с маленькой Настей на руках, без средств к существованию.

Всю оставшуюся жизнь Настасья искала замену отцу в любовниках и мужьях: Роман Полански был старше ее на 28 лет; муж со штампом в паспорте, отец Алеши и Сони, египтянин Ибрагим Мусса - на тринадцать лет; Куинси Джонс, отец мулатки Кении, - опять на двадцать восемь. Родив троих, Настасья сосредоточилась на детях. Ее жизнь по-прежнему богата романами - из-за них и рухнул ее единственный зарегистрированный брак, но в жизнь семьи Кински больше не войдет ни один мужчина.

Настасья снимается много, руководствуясь как чувством прекрасного, так и финансовыми мотивами – дети должны жить хорошо. В молодости она скрывала мощь, доставшуюся от папы, под маской женщины-ребенка, сексуальной невинности и покорности. Ее первой – незабываемой - ролью стала немая девочка-акробат в медленном черно-белом фильме Вима Вендерса «Ложное движение». «Тэсс» Поланского сделала ее мировой звездой. После «Париж-Техаса» все интердевочки Москвы и провинций связали себе красные мохеровые платья с голой спиной. Ее голое фото с питоном в обнимку украшало спальные отсеки кабин дальнобойщиков.

Говорят, что на площадке она работает интенсивно. С ней трудно. Конечно, не так, как с папой: Настасья все-таки девочка, умеет держать себя в руках, но наследственный over-qualification дает себя знать. Она – лучшая, и это подавляет.



Кински не любит говорить об отце. Он стал для нее персоной non grata в день выхода мемуаров. Настасья не спала со своим отцом и не собирается комментировать эту тему, разжигая дополнительный интерес к мнимому инцесту. Да, отец был чокнутым на сексе. Нет, он не был гениальным. Она смотрит его старые работы и не видит ровным счетом ничего, кроме самолюбования. Было бы странно, если бы она закатывала глаза: «Мой любимый мертвый папочка! Я так скучаю по тебе».

Когда-то давно он был ее кумиром, недостижимо сияющей звездой. Чтобы приблизиться к нему, она стала актрисой. Как и он, сменила фамилию Накжиньски на звучную Кински. Своим неуместным откровением он предал ее любовь – теперь уже не важно, было дело или не было.