Брюсов как тип.
Зинаида Гиппиус дает его психологический разрез, обнажает в нем личность с ее индивидуальными страстями. Текст Гиппиус о Брюсове называется "Одержимый".
"Брюсов - человек абсолютного, совершенно бешеного честолюбия. Я говорю "честолюбия" лишь потому, что нет другого, более сильного слова для выражения той страстной "самости", самозавязанности в тугой узел, той напряженной жажды всевеличия и всевластия, которой одержим Брюсов: У Брюсова в этой точке таилось самое подлинное безумие".
В этом был главный брюсовский парадокс: человек и поэт исключительно организованный, рационалистически выверенный, холодный, сухой - не поэт, а потенциальный создатель какой-нибудь деловой империи, монополист и империалист, этакий Сессил Родс - на глубине оказывался едва ли не опасным (да и опасным) безумцем. Это достаточно рано увидели самые близкие его соратники. Андрей Белый писал еще в 1907 году:
"Брюсов надел на безумие свое сюртук, сотканный из сроков и чисел. Безумие, наглухо застегнутое в сюртук, - вот что такое Валерий Брюсов".
Вот это и обнажилось неожиданно в брюсовском большевизме: бешеная жажда ломать, перестраивать, организовывать, стискивать бетоном живые ростки бытия. Некая мистическая злость на бытие, происходящая от глубинной ненависти к нему, от неспособности к любовному овладению. Брюсов сходен с большевиками не идейно, а в психологическом, или даже сильнее - метафизическом генотипе. Брюсов - это проектировщик Беломоро-Балтийских каналов.
Цветаева проникновенно увидела, что подлинная и неутоленная любовь Брюсова - к демонам, тайная к ним зависть, ибо в самом Брюсове не было "демона", не было "музыки", сократовского "даймониона". Отсюда у Брюсова, пишет она дальше, несчастная страсть к наркотикам: желание насильственно, искусственно стяжать нечто, не данное от природы. Неудовлетворенная любовь всегда порождает безумие. Так же, как безумны разум, рацио, логика, когда они хотят выпрыгнуть из себя и проникнуть в сферу "вещей в себе". Это и есть большевизм в его мистике: взбесившийся "чистый разум" или - то же, но с обратным знаком, - Москва, претендующая на роль Рима: римлянин Брюсов из купеческого особнячка на Цветном бульваре. Это Россия, захотевшая в семнадцатом году стать даже не Европой, а Америкой.
. Ходасевич писал о нем позднее:
"...главная острота его тогдашних стихов заключалась именно в сочетании декадентской экзотики с простодушнейшим московским мещанством. Смесь очень пряная, излом очень острый, диссонанс режущий:"
Его признавали вождем, построили легенду о Брюсове - маге и чародее, и он очень умело ей подыгрывал (да сам эту легенду и создавал). Влияние его на людей было огромным, он был, без сомнения, культовой фигурой. Стихи его давно утратили свое (когда-то немалое) обаяние, но память о Брюсове осталась. Сейчас интересно читать не стихи Брюсова, а воспоминания о нем современников
Зинаида Гиппиус дает его психологический разрез, обнажает в нем личность с ее индивидуальными страстями. Текст Гиппиус о Брюсове называется "Одержимый".
"Брюсов - человек абсолютного, совершенно бешеного честолюбия. Я говорю "честолюбия" лишь потому, что нет другого, более сильного слова для выражения той страстной "самости", самозавязанности в тугой узел, той напряженной жажды всевеличия и всевластия, которой одержим Брюсов: У Брюсова в этой точке таилось самое подлинное безумие".
В этом был главный брюсовский парадокс: человек и поэт исключительно организованный, рационалистически выверенный, холодный, сухой - не поэт, а потенциальный создатель какой-нибудь деловой империи, монополист и империалист, этакий Сессил Родс - на глубине оказывался едва ли не опасным (да и опасным) безумцем. Это достаточно рано увидели самые близкие его соратники. Андрей Белый писал еще в 1907 году:
"Брюсов надел на безумие свое сюртук, сотканный из сроков и чисел. Безумие, наглухо застегнутое в сюртук, - вот что такое Валерий Брюсов".
Вот это и обнажилось неожиданно в брюсовском большевизме: бешеная жажда ломать, перестраивать, организовывать, стискивать бетоном живые ростки бытия. Некая мистическая злость на бытие, происходящая от глубинной ненависти к нему, от неспособности к любовному овладению. Брюсов сходен с большевиками не идейно, а в психологическом, или даже сильнее - метафизическом генотипе. Брюсов - это проектировщик Беломоро-Балтийских каналов.
Цветаева проникновенно увидела, что подлинная и неутоленная любовь Брюсова - к демонам, тайная к ним зависть, ибо в самом Брюсове не было "демона", не было "музыки", сократовского "даймониона". Отсюда у Брюсова, пишет она дальше, несчастная страсть к наркотикам: желание насильственно, искусственно стяжать нечто, не данное от природы. Неудовлетворенная любовь всегда порождает безумие. Так же, как безумны разум, рацио, логика, когда они хотят выпрыгнуть из себя и проникнуть в сферу "вещей в себе". Это и есть большевизм в его мистике: взбесившийся "чистый разум" или - то же, но с обратным знаком, - Москва, претендующая на роль Рима: римлянин Брюсов из купеческого особнячка на Цветном бульваре. Это Россия, захотевшая в семнадцатом году стать даже не Европой, а Америкой.
. Ходасевич писал о нем позднее:
"...главная острота его тогдашних стихов заключалась именно в сочетании декадентской экзотики с простодушнейшим московским мещанством. Смесь очень пряная, излом очень острый, диссонанс режущий:"
Его признавали вождем, построили легенду о Брюсове - маге и чародее, и он очень умело ей подыгрывал (да сам эту легенду и создавал). Влияние его на людей было огромным, он был, без сомнения, культовой фигурой. Стихи его давно утратили свое (когда-то немалое) обаяние, но память о Брюсове осталась. Сейчас интересно читать не стихи Брюсова, а воспоминания о нем современников
